Бубен, барабан

Перейдя от родной, но несколько убогой эстетики жилмассивов к холодному, предельно условному европейскому артхаусу (отдельные кадры «Бубна» органично бы вписались в фильмы, скажем, Ульриха Зайдля), Алексей Мизгирев одновременно обрел и гладкость формы, и мощь содержания. Проблематика тут старая, как «Вишневый сад», и боюсь, что вечная: нестяжательство против житейской сметки, интеллигенция против купечества, убеждения против реальности. Вечная лицемерная раздвоенность русского сознания (с одной стороны, воровать стыдно, с другой — не воровать невозможно) приобретает в фильме масштабы вселенского экзистенциального конфликта. Пузо или дух? Родина или жратва? Похожие вопросы не так давно уже выкрикивал Виталий Хаев в «Изображая жертву». Но, в отличие от братьев Пресняковых, Мизгиреву любопытны не решения, а причины.

Мизгирев, ученик Абдрашитова, как-то подобрался, посуровел после излишне провокационного и потому нравоучительного «Кремня». У него получаются какие-то повести Непосебелкина, каменные истории о провинциалах. Убрать бы из этих историй безысходную социальную тоску – цены бы им не было. Старшее поколение в лице Станислава Говорухина уже сделало Мизгиреву – да и всей «новой русской волне» – выговор, обвинив в низком профессиональном уровне и любви к «чернухе». Насчет профессионального уровня поспешили: «Бубен, барабан» заработал призы в Локарно и Коттбусе, в том числе за режиссуру. Любовь к «чернухе» тоже странная претензия: сами же когда-то пытались рассказать, как жить нельзя. Героиня Мизгирева строго на это отвечает: «Не можешь жить – не живи». Обидно, да. И зло. Но честно.

Мизгирев, всячески открещивается от сугубо социальной природы «Бубна», попутно призывая оценить в картине экзистенциальную трагедию русских библиотекарей, обыкновенно питающихся святым духом. И мы бы рады, конечно, но отчего-то не получается совсем. Что самое обидное — кино ведь оказалось безупречным от начала и до конца. Режиссура, будучи схематичной донельзя, довольно пластична. Сценарий с обескураживающими инверсиями, чеканными фразами и смелыми лобовыми метафорами, в которых русская интеллигенции торгует своим культурным наследием, редкостно убедителен. Незаслуженно забытая Наталья Негода, играющая здесь на пределе человеческих возможностей — пожалуй, лучшее, что случалось за последнее время с отечественным кинематографом. Вот только все благие намерения вкупе с талантом постановщика, к сожалению, здесь сжираются с потрохами апокалипсическим фоном.

Чеканные мизгиревские «не можешь жить — не живи», «сердце отжало» и проч., весь этот твердолобый окраинный стоицизм, в «Кремне» если не подкупавший окончательно, то по крайней мере вызывавший любопытство, по второму разу уже начинает казаться позой. Для автора, чей конек — резать правду-матку тупым ножичком, в «Бубне» он так любуется собственной неотесанностью, что в ней невольно начинаешь видеть концепт. Впрочем, магистральная мысль картины, кажется, как раз в том, что стальные люди обычно оказываются мошенниками.

От полного краха эту сомнительную конструкцию спасает Наталья Негода, двадцать лет пережидавшая безвременье, чтобы вернуться и напомнить — после "Маленькой Веры" она продолжает оставаться главной русской актрисой: не только этого года, но и этих двадцати лет тоже. Лишите фильм ее мощнейшей гравитации, и режиссерские бубны с барабанами останутся вращаться в пустоте, как кольца без Сатурна.