Дядюшка Бунми

Ласковый, медитативный и убаюкивающий «Дядюшка» больше, чем все прочие фильмы Апитчатпона Вирасетакуна, похож на видеоарт (характерным белым шумом в аудиоканале, нарочито сухими, камерными, словно отраженными от стен галереи совриска, звуками природы и пейзажной, снятой с фиксированной точки, картинкой, которая к финалу и вовсе превращается в фотофильм). С другой стороны, ни одна из картин тайского режиссера и видеохудожника (не считая транс-комедии «Приключения железной киски») не была так укоренена в кинотрадиции.

Причудливая метаморфоза заключена и в природе кинематографа как средства познания мира. Вирасетакун четко делит фильм на шесть фрагментов, каждый из которых имеет свои кинематографические истоки, но при этом все они играют на создание единого мета-временного и -пространственного действия. Последний же фрагмент является наглядной иллюстрацией сбоя в системе координат, основополагающего для Вирасетакуна принципа кинематографа. Герои вдруг перевоплощаются в персонажей других фильмов режиссера, смыкая кольцо кинематографической реальности. А в довершение всего отбросивший воплощение монаха Тонг из «Тропической лихорадки» останавливается в дверях, наблюдая немыслимую картину, как он сам, лежа на кровати, смотрит телевизор. Таким образом, кинематографическая реальность застревает между экраном этого телевизора и экраном, на котором демонстрируется фильм «Дядюшка Бунми...», то есть оказывается как бы между двух зеркал, порождающих бесконечное число проекций.

Как и предыдущий фильм Вирасетакуна "Синдромы и столетие", "Дядюшка Бунми..." вновь развивает тему кармической симметрии: прошлое и будущее в этих двух картинах есть половинки одного зеркала, отражающие друг-друга в череде бесконечных трансформаций. В "Синдромах..." на две такие половинки распадалась больница — место, где обретают спасение: на старую, где родители работали деревенскими врачами, и хайтековую, где сорок лет спустя трудятся и влюбляются их потомки. "Бунми..." тоже населен двойниками.

Фильм тайского вундеркинда Апичатпонга Верасетакуна выглядит неспешной, медитативной элегией про то, что смерти нет, как нет и какой-то ощутимой границы между мирами. Как в романах Маркеса, покойники регулярно и преспокойно навещают живых (хочется сказать «еще живых») родственников, втолковывая им, что призраки не привязаны к конкретным местам, а привязаны к конкретным людям. В каком-то смысле «Бунми» — универсальная, простая и понятная хоть колумбийцу, хоть американцу история про беспокойство человека перед лицом смерти. Дядюшка Бунми не психует, как герои Сартра или Толстого, но рассматривает смерть скорее как волнующее испытание, где непонятно, что надо делать и на какую награду рассчитывать.

Честно говоря, ожидаемого мощного впечатления работа Веерасетхакула не произвела, хотя и не исключаю, что подобные произведения требуют определённой дистанции – и спустя, допустим, год будет полезно пересмотреть фильм. Режиссёр-сценарист лишь оттолкнулся от фактов биографии реального человека – своего земляка по имени Бунми, утверждавшего, будто наблюдает в процессе медитации прошлые воплощения, о котором даже поведал в книге «Человек, который мог вспомнить предыдущие жизни» настоятель местного буддистского монастыря Пхра Срипарияттевети. По сути, кинематографист явил особого рода фантазию, незаметно перейдя от бытописания рядовой деревеньки, населённой тайцами и приезжими наёмными работниками из Лаоса, к мистическим явлениям.

Мифология, вплетенная в повседневность, — формальный признак магического реализма, который упоминается в наши дни чаще как ругательство, нежели с целью объяснить нечто про рассматриваемую вещь. Медитативность, размеренно-неспешный уклад жизни на экране, герои долго ужинают, затем еще дольше бредут через зеленый, а в ночи уже неразличимый лес, чтобы нечто (душа?) успокоилось у истоков: вспоминается какой-нибудь «Безмолвный свет» Карлоса Рейгадаса, но это скорее следствие невключенности зрителя-чужака в контекст тайского художника.

Что-то среднее между фильмом «Мертвец» и фольклорной экспедицией, «Бунми» идеально укладывается в противный термин «магический реализм»: это очень медленное, очень красивое кино про то, что грань между человеком и животным, телом и бестелесностью, прошедшим и будущим, мифом и обыденностью в Таиланде слишком тонка, чтобы джентльмен ее замечал. «Бунми», конечно, по-своему очаровательная и уж точно зачаровывающая штука, в которой трудно не почувствовать определенную трансцендентную энергию, да и просто любопытно наблюдать, как таец переосмысливает правила игры. В то же время совершенно очевидно, что он пользуется культурными кодами, которые подавляющему большинству из нас недоступны.