В Кабеи автор поддерживает живучесть традиций гуманистического японского кино середины прошлого века. Его фильм сдержан, спокоен, чист, рассудителен, и он внимает к такому же зрителю – способному абстрагироваться от сумерек окружающего цинизма и воздать должное чистоте помыслов и поступков.
Ямада и прежде довольствовался малым, здесь же его минимализм стал «как у Одзу», к чему Ямада, вероятно, стремился всю жизнь. Подлинным же пафосом картина наливается в тот момент, когда уже после войны в дом Кабеи заходит солдатик — рассказать очередную грустную историю и пробудить (с помощью оперной арии и непередаваемых глаз актрисы Саюри Ёсинага) у зрителей параллели с другой родиной-матерью, сокуровской Александрой Николаевной.