Нью-Йорк, Нью-Йорк

Режиссерский дебют пятидесятилетнего Чарли Кауфмана проще всего трактовать как самодиагноз: сценарист, прежде отдававший свои ребусы на адаптацию режиссерам с сильным почерком — Спайку Джонзи, Мишелю Гондри, — впервые взялся за эту расстрельную работу сам, в итоге наплодил взвод собственных экранных двойников, заблудился в фирменных мотивах, произведя на свет безупречный, но чем дальше, тем менее проницаемый для стороннего глаза фильм, двухчасовой монумент идиосинкразии, в котором все — от названия до имен персонажей и стоящих на полках книг — нуждается в звездочке-сноске. Все так и есть, и более того — «Синекдоха», кто бы что ни говорил, не становится прозрачней ни со второго, ни с третьего просмотра.

Кауфман решил пойти до конца и буквально реализовать не самую свежую мысль, что граница между искусством и жизнью неустранима. Он угодил в ловушку своего замысла, сделав так, что в последние полчаса зритель думает только об одном: "Почему я все еще здесь?" Вполне возможно, что это и входило в безжалостные планы Кауфмана. Он давно понял, что рефлексия – неизбежное проклятие сколько-нибудь неглупого человека (см. ту же Адаптацию). На примере всего лишь одной части своей творческой биографии, фильма Синекдоха, Нью-Йорк, он с усталым лукавством показал, насколько в целом утопичны не только его собственные художественные амбиции, но и те цели подражания и воспроизведения реальности, которые упорно ставит перед собой искусство. Часть вместо целого, однако. Терминологическая строгость соблюдена.

Ругать режиссерский дебют сценариста Кауфмана за затянутость — а он безбожно, человеконенавистнически затянут — так же нелепо, как жаловаться на объем «Войны и мира». Поскольку и сам фильм — не развлечение, а нечто «чистое, крутое, большое и настоящее», то, граждане, какие претензии? Если разбить картину на 10-минутные фрагменты, то по отдельности они все окажутся безупречными, невероятно тонкими и умными скетчами. Вместе же все это смотрится точь-в-точь как уставленный всякими хорошими штуками молл — так же депрессивно-циклопически. Два часа бубнежа о том, что мы все умрем, были бы чудовищной пошлостью, если бы за каждым смертельным диагнозом не следовал циничный закадровый комментарий вроде «прошло 14 лет…» или какая-нибудь другая кладбищенская шутка. Впрочем, величие самого Кауфмана вовсе не в попытке создать изящный колосс. А в способности заполнить немаленький хронометраж точными и печальными происшествиями, которые кажутся поэтической аллегорией событий любой биографии.

Фильм «Синекдоха, Нью-Йорк» поднимает простые и вечные вопросы искусства: смерть, счастье, страх, разочарование, одиночество, поиск себя и взаимопонимания. Тонкая и увлекательная кино-головоломка была весьма тепло встречена критикой во всем мире, и вызовет интерес зрителей, которые любят размышлять, искать и вовлекаться в остроумный круговорот вымысла.

Корнем зла, из которого Кауфман вырастил свою развесистую клюкву про полную идентичность двух реальностей — искусственной и настоящей — схлопнутых в результате в ноль, стала траченная молью постмодернистская аксиома, что творчество не производит новой информации. Кауфман прав: 99 процентов "творческих" продуктов, которые потребляет человек, тавтологичны, бесмыссленны, и неоригинальны. И обидно, что дебют одного из лучших американских сценаристов, перерабатывающий шум в шум — интересно, изощренно, но без выработки нового сигнала — в оставшийся один процент так и не вошел. Похоже, разница между глупым фильмом и умным (а дебют Кауфмана — самый умный фильм прошлого года и, может быть, даже нынешнего) стерлась окончательно. Самое интересное вертится посередине.

В «Нью-Йорке» немало по-кауфмановски гениальных находок, и, даже если это далеко не лучшая картина сценариста, воспринимать ее следует как своеобразный аттракцион. До неприличия личный фильм, в котором драматург отчитывается перед зрителем, как перед психотерапевтом, позволяет на два часа поселиться в его мозгу и – да, побыть Чарли Кауфманом.

Картине, в которой главный герой несколько раз рассматривает цвет собственных фекалий, действительно сложно предъявить какие-либо претензии. Кауфман очень ловко нанизывает остроумную символику на структуру фрейдистского изучения творческих мук. В ленте жизнь пытается постоянно замаскироваться под театр и наоборот. Даже, несмотря на банальность формы, смотрится подобное действительно не без азарта, учитывая уникальное литературное умение автора выражать очевидные и простые вещи сложным и практически нечитаемым языком. Проблема лишь в том, что, как и Линч в последнее время, Кауфман пренебрег главным — чувством меры. Сложно воспринять всю ту ненависть автора к собственному творчеству, которую создатель копил-копил и наконец сформулировал — это честный, хотя и сомнительный «окончательный» смысл фильма.